Атырау, 29 марта 06:01
 ясноВ Атырау +4
$ 448.15
€ 483.46
₽ 4.86

Евгений Жовтис: У меня неприятие двух вещей - несправедливости и унижения человеческого достоинства

9 374 просмотра
Евгений ЖОВТИС и Асель НУРГАЗИЕВА



На днях Атырауский филиал Казахстанского международного бюро по правам человека и соблюдению законности объявил о своем открытии. Директора местного офиса Асель НУРГАЗИЕВУ журналистам и общественности представил прибывший из Алматы директор Бюро Евгений ЖОВТИС, который чуть позже в интервью «АЖ» ответил на все «неудобные» вопросы, в т.ч. об источниках финансирования.

 

ЧЕГО ДОБИЛИСЬ

Эта организация с 1993 года добивалась моратория на смертную казнь – Назарбаев подписал указ об этом в декабре 2003-го. В 1998 году КМБПЧ подняло вопрос о штампах в паспортах, без которых казахстанцы не могли выехать за рубеж - в 2004-м президент их отменил. Бюро лоббировало, а потом и разработало концепцию ювенальной юстиции - в Казахстане появились ювенальные суды. В конце 90-х в тюрьмах находились 1400 несовершеннолетних (в Великобритании – 5). Сейчас у нас одно место лишения свободы для подростков и в нём содержится 37 человек.

- То, что мы делаем, приводит к достаточно серьезным результатам, - говорит Евгений Александрович. - Но удовлетворения нет никакого, потому что я могу перечислить десятки человеческих прав, законодательство по которым у нас не соответствует международным стандартам. Именно поэтому мы крайне активно критикуем власть на всех уровнях. При этом мы строго следуем подписанным Казахстаном международным документам. Казахстан является членом ОБСЕ, для которого права человека не являются внутренним делом государства. Это озабоченность всего мирового сообщества. Когда правительство едет отчитываться в международных органах по правам человека, мы готовим альтернативу, так называемые теневые доклады – нашу независимую точку зрения.

- Где вы их озвучиваете?

- Там же на тех же площадках, публикуем у себя на сайте…

 

В ООН ЗА ПРАВАМИ

На пресс-конференции представители КМБПЧ напомнили о том, что казахстанцы могут воспользоваться правом защитить свои гражданские интересы в 4 комитетах ООН: Комитет по правам человека, Комитет против пыток, Комитет по ликвидации расовой дискриминации и Комитет по дискриминации в отношении женщин. И хотя Бюро не оказывает адвокатских услуг в прямом смысле, но не отказывает в консультациях и прямой поддержке, если такая необходимость для определенного лица настала - это когда позади вся система национального правосудия, включая Верховный суд. Но Жовтис подчеркивает:

- КМБПЧ, сразу оговорюсь, не юридическая контора, не адвокатская фирма. «Human rights» (права человека) это не права конкретного человека - это набор принципов, которые закреплены в международном пакте о гражданских и политических правах.

- Но вам приходится защищать права отдельных лиц.

- Приходится. Мы выиграли больше 20 дел в Комитетах по правам человека. Хотя в действительности должны не этим заниматься - никаких правозащитников не хватит, если не будут работать нормально полиция, прокуратура, суд. Главная наша цель - это системные изменения. Сразу скажу, чтобы не было иллюзий – из 10 дел максимум 1-2 нам удаётся решить позитивно, потому что мы не можем заменить собой неработающую систему.

 

КАК СПАСЛИ ОДНОГО ОТ ПЫТОК

- Каким образом неправительственная организация может обеспечить безопасность заявителей, особенно когда речь идет, скажем, о пытках в тюрьмах?

- В нынешней системе мы чаще всего действуем в режиме «не принести больше вреда, чем пользы». Поэтому Бюро крайне редко делает какие-то громкие заявления. Но в некоторых случаях публичность это единственное оружие. Например, дело Искандера ЕРИМБЕТОВА, брата Боты ДЖАРДЕМАЛИ - юриста Мухтара АБЛЯЗОВА. Искандер - бизнесмен, его арестовали и однозначно подвергли пыткам. Его семья и адвокат обратились к спецдокладчику ООН против пыток ГУТЬЕРРЕСУ. Он запрашивает наше правительство. Оно обратилось ко мне и Жемис ТУРМАГАМБЕТОВОЙ (ОФ «Хартия по правам человека») и через 2 дня мы поехали в СИЗО - подтвердить или опровергнуть. Мы понимали, что на него могло быть оказано давление накануне нашего визита, поэтому я сразу попросил не личной встречи с ним, а документы: как он поступил в СИЗО, где содержался, как его переводили из камеры в камеру, какие записи были в медсанчасти... Моментально обнаружил очень интересную вещь – дело возбудило и ведет агентство по борьбе с коррупцией. У них нет своего следственного изолятора, и своих подследственных они держат в этом СИЗО в блоке МВД. А Еримбетов был помещен в блок КНБ. Каким образом человек, который находится в ведении финпола, оказывается в блоке, который курирует орган нацбезопасности? А он указывал изначально, что давление на него оказывает именно КНБ. Стало ясно, каким образом они имели к нему доступ. Во-вторых, его переводили из камеры в камеру и так он оказался в так называемой «пресс-хате», где на него могло быть оказано давление сокамерников. Далее. Первая запись в журнале медсанчасти сделана в середине января, хотя о следах пыток его мать, его адвокат заявляли в прессе еще в декабре. Почему нет записей о его осмотре? Так собрались косвенные подтверждения. После этого я попросил его привести. Я увидел совершенно запуганного человека, он шептал на ухо, боялся просто даже потолка. И мы написали доклад на 6 страницах - обеспечить ему безопасность, перевести в другую камеру и дать надлежащее медицинское обслуживание. Я дал показания следователю. Нам удалось добиться, чтобы его посетил независимый психолог, она на 12 страницах написала заключение о том, что пытки - были. Наконец в прошлом месяце приехали международные наблюдатели: депутат польского сейма и представитель итальянской правозащитной организации. Им дали разрешение на встречу с Еримбетовым, но при этом привезли туда замгенерального прокурора, замминистра МВД, представителя агентства по борьбе с коррупцией и еще каких-то депутатов из Румынии. В общем, 15 человек сели полукругом вокруг одного бедного Еримбетова: а теперь, мол, рассказывай. Надо отдать должное его семье и ему самому. Я им тоже сказал: максимальная открытость это максимальная гарантия его безопасности, если пытаться договариваться - для него будет хуже. И он в деталях перед ними всё повторил. И там, конечно, был шок у вице-министра ВД, у замгенпрокурора, потому что он рассказал - кто, где, когда, чем угрожали, куда переводили, как выжимали деньги… Там интересный момент же был: сокамерники, которым поручили его прессовать, еще ведь заработать на нем пытались, 200 тысяч долларов из него выжимали.

- Чем для него закончилась эта встреча?

- С пытками всё закончилось. Это его спасло. Ему предоставили в какой-то степени лечение, но уголовное дело продолжается, это понятно – оно политизированное.

- Но есть сотни, а может тысячи тех, кого пытают, но они молчат.

- Конечно. В 1993 году мы впервые заикнулись о пытках в полицейских участках, в следственных изоляторах, в исправительных колониях. Нам говорили, что в Казахстане пыток нет. Прошло 20 лет. Генеральная прокуратура объявила нулевую терпимость к пыткам. Но это не поможет. Нужно немедленно делать две вещи – переводить обратно всю пенитенциарную систему из МВД в министерство юстиции, либо делать отдельное ведомство. И второе - нужно выводить медицинскую службу из ведения МВД и передавать в Минздрав, не должны быть врачи с погонами. 

 

ОТКУДА ДЕНЬГИ

- Думаю, самый частый вопрос, который вам задают - кто вас финансирует?

- Бюро, действительно, никак не финансируется внутри страны. Нас зовет подавать заявки на госзаказ Центр поддержки гражданских инициатив, но мы принципиально не подаем - просто для того, чтобы потом не говорили: мол, критикуете государство, а сами берете у него деньги. Обращаемся к различным фондам, участвуем в открытых конкурсах. Мы 100% получаем открытое финансирование, совершенно прозрачное, из-за рубежа. Но очень из разных источников. К примеру, мы единственный официальный партнер в Казахстане Управления верховного комиссара по делам беженцев. Ежегодно получаем оттуда больше 100 тысяч долларов, но только на правовую помощь и поддержку в судах лиц, ищущих убежища, лиц без гражданства и особенно людей без документов. Документировали уже несколько тысяч человек.

А ООН поддерживает наши проекты, связанные с борьбой с пытками. То есть мы обращаемся в международные организации и говорим – вот, поддержите наш проект. Где-то проигрываем. На сегодня у нас гранты от ООН, от Международной организации по миграции, от Фонда жертв пыток, от Траст фонда Великобритании, от Фонда Сороса, ОБСЕ, большущий грант от Евросоюза.. Есть три крупных донора, которые держат нас на плаву, но это не гарантированные гранты. Обычно годичные. Каждый год нас потряхивает, потому что не знаем, будет ли продлено финансирование.

- География доноров.

- США, Европа, Канада, еще бывает Финляндия.

- А зачем им это нужно?

– В мире очень много богатых людей. В США, например, 200 тысяч фондов, которые дают деньги. Возможно, они отмаливают какие-то грехи, но скорее они движимы прагматичными соображениями – чем больше в той или иной стране уважаются и продвигаются права человека, тем меньше угроз радикализма, дестабилизации. Соблюдение прав человека - один из лучших предупреждающих факторов.

 

РОЖДЕНИЕ БЮРО

- Как появилось Бюро?

- Толчком стал инцидент в 93-м году, свидетелем которого я был. Тогда в Бишкеке организовали первую правозащитную конференцию. Мы шли по улице, и вдруг на наших глазах люди в штатском скрутили руки одному из участников конференции, засунули его в машину и исчезли. Потом мы узнали, что это спецслужбы Узбекистана выследили и похитили на территории Кыргызстана достаточно известного узбекского политического деятеля Абдумано ПУЛАТОВА. В тот момент коллеги из американского НПО сказали: вам надо создавать организации, которые могут помогать в таких случаях. У меня родилась идея. Мы собрались с друзьями - Нурболат МАСАНОВ, Сергей ДУВАНОВ - и создали Бюро. Это чисто казахстанская организация. Слово «международное» попало в название в год основания, оно нам было нужно для формальностей по регистрации и потому, что консультировали нас те самые американские энпэошники.

- А вам позволили зарегистрироваться, власти не почувствовали за вами никакой угрозы?

- Хороший вопрос. Нам позволили, потому что это были 91-95 годы – время разгула демократии. Компартии уже нет. Я понимал, чего я хочу, что у меня есть четкое неприятие двух вещей – несправедливости и унижения человеческого достоинства. Я этого терпеть не могу ни в каком виде. К нам стали идти люди, хотя мы тогда действовали точно слепые котята. И мы начали просто нанимать юристов.

- То есть вы сами не были юристом?

- По первой специальности я горный инженер-экономист, кандидат наук, автор изобретений, работал в Академии наук. В Бюро я сразу понял, чего мне не хватает, и к 96-ому созрел. Мне уже было 41, и я заочно поступил в Высшую школу права «Адилет» - тогда это была лучшая правовая школа в Казахстане, там читали лекции все корифеи казахстанской юриспруденции. Закончил с красным дипломом в 1999 году, в 2001-м получил лицензию адвоката. Практиковался в судах по политическим делам. Горжусь вот каким фактом - через 3 года после диплома я был признан лучшим юристом Казахстана.

 

НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ

- В 2009 году уголовное дело с вашим участием имело большой резонанс.

- Сейчас я полагаю, что идею использовать эту трагедию (ДТП со смертельным исходом) продвинули через президента сторонники, скажем так, охранительной власти. Я делю казахстанскую власть на две составляющие – прагматиков, продвигающих реформы просто из рациональных соображений, и охранителей. Их главная задача - это охрана интересов элиты, находящейся у власти. Могу только предполагать, конечно, из каких соображений я мешал. В 2008-09 годах Казахстан заявил о желании председательствовать в ОБСЕ. Я был против, предлагал на международных площадках, таких как ОБСЕ, Конгресс США и Европейский парламент, чтобы нашему правительству ставили условия. Очень четкие – реформирование законодательства о политических правах и свободах, освобождение политзаключенных и прекращение давления на свободные СМИ и гражданских активистов. Некие силы волновались, что я омрачу наше светлое перспективное председательство своей жесткой критикой.

- То есть ваш авторитет на тот момент слишком вырос, и с вами приходилось считаться?

- Думаю, да. Но точка бифуркации, перелома возникла, наверное, в 2009-м, когда был арестован Мухтар ДЖАКИШЕВ, и я вместе с его женой очень активно предпринимал шаги по огласке дела за рубежом. Встречался с нынешним главным врагом режима Мухтаром Аблязовым и власти решили, возможно, что я слишком близко к нему подошел. Словом, «по совокупности заслуг» и -подвернувшийся случай. Я ведь ни одно правило дорожного движения не нарушил. Во-вторых, было примирение с матерью погибшего, в-третьих - он был совершенно пьян, но экспертиза «сделала» его трезвым. Я его сбил посередине дороги, в 160 сантиметрах от обочины, ночью, на безлюдной неосвещенной трассе за городом. Но мне дали 4 года из 5 возможных по этой статье. В суде первой инстанции я отказался в знак протеста давать показания, потому что суд не приобщил к материалам дела заключения двух экспертиз - они были абсолютно в мою пользу. Суд даже не стал их рассматривать. И мне было уже всё понятно. Суд использовал при вынесении приговора сфальсифицированную экспертизу. Всё было настолько мерзко, настолько очевидно. Они пытались похитить мать погибшего, которая ехала в суд, чтобы дать показания в мою пользу, отбивала ее мой заместитель Роза АКЫЛБЕКОВА.

- А как же международные организации?

- Все осудили этот неправомерный приговор. С Назарбаевым вели переговоры даже президенты Франции и США, уговаривали выпустить, но он отказался.

- Судя по тому, что в 2010-м президент заседал таки в венском штабе ОБСЕ, вы ничего ему не испортили.

- Не сильно испортил, меня просто изолировали и всё.

- Вы всем рекомендуете пройти всю нашу судебную систему до Верховного, потом направляете материалы в международные организации. А сами вы этим правом воспользовались тогда?

- Какой замечательный вопрос. Ситуация развивалась таким образом. На процесс в апелляционный суд меня не привезли, хотя я был готов. Там была Миссия международной комиссии юристов. Они написали, что процесс, который они наблюдали, близок к отказу от правосудия. Со всеми этими аргументами я обратился в Комитет по правам человека, но он ушел от решения моей проблемы под абсолютно формальным предлогом. Я думаю, что сработали какие-то рычаги даже в Женеве, чтобы излишне не политизировать мой вопрос.

- Фактически та организация, куда вы как в последнюю инстанцию отправляете своих же подзащитных…

- …неидеальна, да.

- Кому верить в этом мире?

- Господу богу! К сожалению, нужно понимать, что там, где люди – ничто не идеально.

- Ваши отношения с государственной машиной изменились после освобождения? 

- Как ни парадоксально, они стали лучше. Наше государство персонифицировано, оно работает на уровне персональных отношений. Мне кажется, это результат того, как в ситуации с той трагедией я себя повел: не убегал, вызвал скорую, полицию, на следующий день после похорон поехал к матери, встречался с ней, помог. Словом, вел себя как нормальный человек. И второе – с момента, как меня арестовали и до того как я вышел, я не «ломался», не пытался о чем-то договориться, о чем-то просить… После освобождения быстро вернулся к своей деятельности и, надо отдать должное, несколько высокопоставленных чиновников извинились, сказали - мы были против, но не могли ничего сделать.

- А были попытки вас сломать?

- Да, надавить попытка в тюрьме была приличная, была также попытка склонить к ходатайству о помиловании на имя президента - обещали, что если напишу, то выйду через неделю. Я отказался.

- Пошли на принцип?

- Да, мне сказали, что тогда буду сидеть все 4 года. Ну, значит буду.

- И в результате всех этих «вшивых проверок» вас тоже зауважали? Какие-то тюремные блатные нормы на уровне властей – ты либо униженно просишь, либо сохраняешь достоинство, но платишь свободой.

 - Да, это наше советское наследие, классическая тюремная субкультура. Мафиозные криминальные технологии никуда не делись, эта торговля сейчас идет со всеми.

- Вы считаете, это был заказ?

- Это не столько заказ. Я думаю, один чиновник, я бы даже сказал из самых высокопоставленных в администрации президента, решил, получив информацию об этой трагедии, что это можно использовать.

- А сейчас вы чувствуете себя в безопасности?

- Я бы не сказал. Раньше не говорил, но должен признаться, что этот случай ведь был крайний, но не единственный. В 1993 году нам сожгли офис, в 2004-м мне подбросили наркотики в машину, длительное время я наблюдал слежку за собой, были прослушки телефонов… Но сейчас, если говорить о властях, то ответил бы утвердительно. Потому что я: а) не борюсь за власть; б) не лезу в их кошельки. Проблема в том, что власть наша не монолитна, в ней происходит борьба группировок, и невозможно предположить, какая группировка вдруг захочет использовать меня в качестве аргумента, поэтому гарантий нет никаких. Как и для всех.

 

О МИТИНГАХ

- Вы, кроме прочего, отстаиваете право граждан на митинги, мирные шествия, демонстрации.

- Да, как способ предупреждения радикализации. Если вы даете людям возможность высказаться - вы снижаете напряжение. Потому что из тех, кому не дали возможности высказаться, появляются менее лояльные. Потом радикальные. Почему крайне важны международные стандарты? Они – практичные. Они исходят из того, что если есть проблема, ее надо решать рационально. Хороший контакт между государством и гражданским обществом позволяет снимать зачастую воображаемую проблему до того, как она превратится в реальную.

- Что КМБПЧ сделало для Макса БОКАЕВА и Талгата АЯНА после апрельских митингов?

- Внимание к ним было привлечено сразу же. Мы информировали и Amnesty International («Международная амнистия», всемирное движение за соблюдение прав человека) и Human Rights Watch (независимая неправительственная организация, осуществляющая мониторинг, расследование и документирование нарушений прав человека). Я от имени нашей организации предпринял 3 или 4 адвокационных тура в Европу и США.

- Они признаны политзаключенными? Такой статус существует?

- Такого статуса нет. Однако Международная амнистия - неправительственная правозащитная организация, очень авторитетная в мире - признала их политзаключенными. Эту формулировку можно использовать.

- Многие международные организации жёстко осудили приговор, но всё это не сработало. А ведь, казалось бы, мы так рвемся к признанию международным сообществом.

- Если бы это было в 92-93 годах, они бы вышли на свободу уже на следующий день, но за эти 25 лет наши власти забронзовели, усвоили, что мировая политика весьма цинична, и что осуждение правозащитных организаций еще не означает каких-то реальных действий. Там торговля. Есть интересы экономические, геополитические, интересы общей безопасности в плоскости религиозного радикализма…

- Почему с ними обошлись так жестко, на ваш взгляд? Учитывая, что почти все выдвинутые, точнее, сформулированные от имени тысяч казахстанцев требования позже были приняты властью.

- Ответ очень простой. Дело в том, что власть в условиях экономического кризиса и подготовки политического транзита, точней, та самая охранительная её часть - внимательно следит за всеми, у кого начинает появляться, с их точки зрения, опасный мобилизационный потенциал. Когда они видят, что кто-то может консолидировать какой-то протест, а у страха же еще и глаза велики - они начинают, с их точки зрения, действовать превентивно и убирать возможные будущие угрозы. Сработал комплекс факторов. Сработала тема – земля, сработало социально-экономическое ухудшение ситуации, сработало то, что первые митинги собрали такое большое количество людей.

- Словом, чтобы неповадно было?

- Конечно, это демонстративный, показательный акт.

Зульфия БАЙНЕКЕЕВА

Фото: Нурбейбит НУГМАНОВ

20 мая 2018, 21:00

Нашли ошибку? Выделите её мышью и нажмите Ctrl + Enter.

Есть, чем поделиться по теме этой статьи? Расскажите нам. Присылайте ваши новости и видео на наш WhatsApp +7 771 37 800 38 и на editor@azh.kz