Когда поёт гончарный круг

В холодной комнате заброшенного дома на старом табурете сидит уставшая женщина в запылённой одежде, грубых солдафонских сапогах и тюбетейке. Рядом – ведро с водой и тряпка, груда мусора и приблудный котёнок, почуявший тепло. Она говорит о своём прошлом и настоящем. Мы пьём чай, сидя за столом, на котором только что сохли глиняные горшки. Я шла к ней под внутренний аккомпанемент характеристики одного приятеля, данной с ходу: «А, Зинат? Она странная». «Да это самое мягкое, что мне говорят, причём в лицо», – рассмеётся она позже. Мы вместе разворошили все её странности и внесли в «диагноз» изменения: она, может, и чудачка, зато счастливая.  

Её жизнь легко дробится на этапы: на период с идеальным маникюром и на ногти, окаймлённые атырауской грязью, пардон, глиной: гончарный круг – это её второй после офисного компьютера рабочий инструмент.

Когда она говорит в прошедшем времени, в её речи то и дело проскакивают английские слова. Там стажировка в Америке, работа в Италии (о, Римини!), там австралийский муж, жизнь в Новой Зеландии, каникулы на Гавайях, путешествие в Японию (она самый настоящий японофил), Рождество и Дни Благодарения…

– Оказывается, ногти можно просто срезать ножницами и вперед, к свершениям! Знаешь, всё было: длинные платья в пол, норковые шубки по итальянской моде, обязательные «шпильки», почти всегда в белом, укладка, опять же пресловутый маникюр и счёт в банке. Но… скучно это, не по нутру это нам, когда бороться не за что, добиваться нечего и преодолевать ничего не надо. Ну, съездили в очередной отпуск, в театр сходили, соседям поулыбались «How are you? Oh, fine!». Ну что дальше? Всё, спать пора… Тоска. Хватило меня на шесть лет, а потом говорю мужу: а поехали в Казахстан! Отказался. Ну, я сама уехала.

ДИТЯ В КОРЗИНКЕ

«И дым Отечества нам сладок» – этот девиз ностальгирующих эмигрантов пришёлся как нельзя кстати, когда Зинат вернулась. Она втянула всей грудью запах родины и схватилась за сердце: сладкий дым последних догорающих яблонь знаменитого сарайчикского сада осел там пеплом. И родилось откровение: она должна его возродить! Это была идея фикс №1. И понеслось то, о чём она тосковала, сидя в комфортной гостиной своего австралийского дома: борьба, противостояние, маты, разборки и даже кулачные бои с особо вороватыми чинушами.

– Мне почти удалось, я ведь даже грант выиграла, представляешь? 27 тысяч евро на сад и на гончарную мастерскую в нём.

Пока она ждала этих денег, у неё появилась долгожданная маленькая дочь, которую она везде возила с собой.

– Посажу в корзинку на руле и езжу.

Дети корили маму с малышкой: «Тётя, вы же большая!», взрослые выворачивали шеи – тогда тётя на велосипеде была равноценнакорове на льду. Вот так каталась и просила-требовала-выбивала участок под сад. И таки выкупила.

Но от того гранта до Зинат дошло… 0 евро. Вышло, что она старалась не для сада, а для… одного чиновника из местной администрации, который, кстати, старый сад и сжил со свету, и для пары мошенников из той конторы, которая эти гранты распределяла.

КОШМА НА «УЛИЦЕ ВЯЗОВ»

Боль, обида и разочарование… Она распорядилась ими грамотно. В психологии это называется сублимацией энергии: она разозлилась на воров и вопреки всему построила мастерскую и посадила яблони. Конечно, не в том масштабе, который планировался. Но вот когда год назад я случайно оказалась перед фасадом здания (мы поехали на пикник, не планируя места, но завернули именно в этот лесок), я долго чесала репу, соображая, как это «ранчо» (ни на что больше этот простой по планировке и тем не менее очень своеобразный по стилю дом не похож) сюда попало?! Вытянутый в длину фасад, в середине которого огромные амбарные распашные деревянные двери, над ними здоровенный бычий череп с длинными рогами, ещё выше соломенная крыша, а от любопытных взглядов (от непрошеных гостей такой забор не спасёт) двор защищает невысокое ограждение из бутового камня. В общем, брутальный деревенский дом, экологичный и рациональный. За этими крепкими стенами и явно старыми, но старательно отреставрированными окнами, мне казалось, должен жить крепкий такой, уверенный в себе на все 100 мужик, на раз-два способный завалить волка (которых в этих краях достаточно). «Лесник, – думала я, опасливо приближаясь к дому, – или охотник, или…» Я не успела додумать ту мысль, потому что навстречу вышла Зинат, а рядом нарисовалась её маленькая дочь. Отвисла челюсть – это мягко сказано для моего тогдашнего выражения лица. Просто я знала, что у этого человека квартира в центре, офисная работа в престижной компании, ну и жизненный багаж (см. выше), а она наматывает каждый день по 100 километров на старом жигулёнке, чтобы затопить печь в кухне и камин в импровизированной гостиной, сготовить ужин на огне, принести воды с реки, поклониться грядкам и лишь потом приступить к тому, к чему рвётся весь день душа – включить гончарный круг и под щебетание дочки делатькувшины.

– Как после рабочего дня вас хватало ещё и на это?

– У меня есть свой чудесный лекарь, – загадочно улыбается она. – Приезжаю вечером из города, уставшая на нет, ложусь на свою любимую серую, неказистую, толстую кошму – и весь негатив уходит, не поверишь, через 10-15 минут горы свернуть могу. И спать не хочется! Ложишься за полночь, а встаёшь с петухами – и высыпаешься. Воздух другой. Вообще нет слов, чтобы передать, как это прекрасно – просыпаться под щебетание птиц, это надо испытать. Это чистая гармония жизни в ладу с природой.

Но в этом году дочь пошла в школу, и жизнь в ауле уже ну никак не стыкуется с работой матери и образованием ребёнка. Теперь они там с вечера пятницы и до утра понедельника – отдыхают от городской суеты.

ИДЕЯ №2

Её настоящее – идефикс №2: построить такую же мастерскую в городе, не расставаться же с любимым делом только из-за обстоятельств. И новое достижение: почти равное владение русским и казахским языками. Полжизни прожив, оперируя русским и английским, она вдруг поняла – так дальше нельзя.

– Казахский начала учить 4 года назад, просто возникла внутренняя потребность. Теперь всё чаще ловлю себя на мысли, что думаю на казахском, то есть он наконец стал моим родным. Ведь что определяет нашу национальную сущность? Язык в первую очередь.

Она не афиширует свою боль за всё исконно казахское: традиции, ремёсла, быт наконец, как-то незаметно и стыдливо исчезающие из нашей жизни. Она его возрождает. Одна. Наперекор всему и всем. Без денег, без спонсоров, без поддержки сверху. Учится сама и передаёт затем своё знание седеньким апашкам – чтобы помнили, как говорится. На самом деле за 2 года она смогла сломать первоначальное неприятие аульчан, которые приходили, скептически смотрели на её «валялки» и всё допытывались: ты чего хочешь-то, Зинат? Сейчас обученные горожанкой сельские апашки на мастер-классах под своё мелодичное пение с нею наравне раскатывают кииз и рассказывают, как их даже не мамы – бабушки, вот так собирались и за день дружно валяли большую кошму для невесты.

Вот за этим она и мотается по всему Казахстану в поисках носителей уходящего знания: то едет к оралманке из Китая, мастерице по валянию, то к дельному гончару, то к древней бабке из дальнего аула где-то на юге страны, которая давно ничего не ткёт, но помнит, как нужно делать настоящий алаша и знает значение узоров…

– А как же ваша работа и ваша доча? Насколько я знаю, у переводчиков в иностранных компаниях свободный график в льготах не значится.

– Отпуск. А Боташка всегда и везде со мной, ей всё интересно. Вот теперь только школа началась… ну ничего, будем подстраивать мой отпуск под её каникулы.

ЗОЛОТО ИЗ ГРЯЗИ

Я, наконец, задаю вопрос, который давно зудит у меня на кончике языка. Про её странность и пренебрежение общественным мнением. Вместо ответа она рассказывает мне такую байку:

– Один мой шапочный знакомый, так скажем, деловой человек, когда я пошла рассматривать в одной гостинице репродукции старинных кувшинов из Сарайчика, мне вообще сказал: «А, ты всё ещё этой фигнёй маешься? Да сдала бы уже давно свою квартиру в центре под бордель и делала бы деньги!».

Зинат проглотила и этот, и многие другие «дельные» советы.

– А и правда, откуда у вас деньги на все эти проекты?

И тут Зинат раскрывает тайну деревянных окон её сарайчикского ранчо, старинных комодов, древней телеги во дворе и многих других элементов колоритного интерьера и экстерьера – практически всё собрано на свалках и скуплено у барыг, торгующих стройматериалами после сноса различных объектов.

У неё потрясающий нюх на «артефакты». Но не все они достаются ей дёшево. Как-то она взяла меня с собой на такую «охоту». Мы обошли пешком вдоль и поперек район старого рынка и в одном из двориков полуразрушенного строения наткнулись на шикарную громадную входную дверь. Добротная дверь купеческого дома, сделанная рукой мастера. Но деревянное полотно толщиной почти с ладонь, с чугунными петлями и замком с кольцом, валялось под грудой строительного мусора, а затрапезного вида мужичок ходил по ней, не замечая. У Зинат дыхание перехватило от такого неуважения к истории и красоте – дверке, по нашим прикидкам, было лет двести, не меньше. Но стоило нам проявить к ней интерес, как из мусора под ногами она превратилась в выгодный товар. Аукцион был жаркий, спустить цену ниже 250 долларов у Зины не получилось, однако она была счастлива.

– А где она сейчас? Что-то на вашем ранчо я её не заметила?

– Украли, я даже знаю, кто. Когда я пошла её требовать обратно, этот гад, представляешь, спустил её в реку. Не денег жалко, это же была красота, история…

ЖИТЬ НУЖНО В КАЙФ

Мечта о собственной мастерской пока остаётся мечтой – отдать ей всё своё время и силы ей мешает рутина: надо зарабатывать на жизнь.

– Но мир ведь не без добрых людей! Вот, – она гордо обводит взглядом свои нынешние «хоромы», – ключ от этого пустовавшего дома мне передал буквально вчера один человек. Не знаю, как надолго, но сказал «живи пока». Вот и обживаем.

Мы ходим по захламлённым холодным комнаткам старого дома, и она мне в красках рассказывает их будущее предназначение:

– Здесь будет стоять мой гончарный круг, – это гордость Зинат, подаренная её приятелями Рэем и Вики КРИГЕРАМИ. Оначасто рассказывает, как эта типично американская пара «как с картинки» не одни свои выходные провела вместе с ней в грязи и пыли, организовывая бесплатные занятия для сарайчикских детей. – Здесь – ткацкий станок, здесь – печь для запекания стекла и керамики (эта махина сейчас занимает всю лоджию её квартиры), а здесь, когда у меня появятся деньги, я обустрою детский уголок – здесь детям будет можно всё, никаких ограничений: рисовать на стенах, шуметь, бегать, лепить, валять – всё, что их детской душе будет угодно!

Жаль, но денег пока не предвидится – она гасит кредит, съедающий заработную плату, а живёт на деньги, поступающие от сдачи в аренду квартиры.

ЧЕГО ХОЧЕТ ЖЕНЩИНА?

Хобби, увлечения, творчество, всё хорошо, но чего она хочет? Я её, как когда-то люди из аула, достала этим вопросом. В конце концов, кажется, смогла нащупать её концепцию.

– Наша история, культура, искусства и ремёсла востребованы миром, но не нами. Да иностранцы с потрохами скупают всё, что хоть отдалённо напоминает народное творчество, а мы не способны сделать что-то даже для себя и своих детей. Войлочные кошмы ушли в небытие, а на Западе за крохотный коврик из войлока платят бешеные деньги. Взять Сарайчик – это же такое богатство, которое мы топчем и не способны наклониться, чтобы увидеть и оценить всю его красоту. В своей мастерской я хочу сделать копии всех найденных на городище глиняных изделий, это такая красота! А в идеале моя мечта – открыть магазинчик изделий народного промысла и сделать казахский стиль модным брендом. Разве он этого не заслуживает?!

Пока на её мастер-классы по валянию и гончарному искусству ходят только иностранки и дети.

Мне кажется, человек, способный извлечь из атырауской грязи красоту, может быть назван местным достоянием. Хорошо (для нас), что она не приняла в своё время предложение работать и жить в Америке, Италии, Австралии и Новой Зеландии. Хорошо, что муж её так и не уговорил вернуться. Хорошо, что она дома.

– Вы не устаёте? У вас апатия, депрессия бывают?

Она зависает на пару секунд и энергично мотает головой:

– Мне некогда! Мне слишком много надо сделать.

Зульфия БАЙНЕКЕЕВА

Фото В. Истомина