Узница замка УИС

– Золото есть? Мобильник? Что у вас в карманах? Могу я посмотреть? – закидала меня вопросами строгая женщина в погонах, опытным взглядом просканировав мою фигуру. Заручившись согласием, она стремительно сделала своё дело, не забыв при этом прощупать мои бока, вероятно, на предмет колюще-режущих. – Да. Всё в порядке. Можете идти. …Несколько уровней железных дверей в клетку, лязг тюремных засовов, и вот, наконец, мы с моим конвойным в длинном коридоре нервно подмаргивающих люминесцентных ламп. Резкий поворот направо и сразу же дверь: здесь нас ждёт заключённая. Хрупкого сложения, в вязаной шапочке, из-под которой вьются непослушные волосы. Уверенный взгляд, обрамлённый радужкой очков, свитер крупной вязки, жилетка, чёрные штаны и кирзовочки. Она заискивающе приветствует конвоира, потом и меня, но уже заметно сдержанней.

АКЕРКЕ

Всё, что мне известно о ней: осуждена по ст. 125 «Похищение человека» и ст. 132 «Вовлечение несовершеннолетней в занятие проституцией» УК РК. Она начинает рассказывать:

–…Моей дочери сейчас 13 лет. Когда меня осудили, ей было 8. Сложный возраст у девочки, переходный. А меня рядом нет… И ладно бы за дело сидела. А так... Невиновная я!

Тут случилось то, чего я абсолютно не ожидала – из глаз её потекли ручьи. Да так искренне, что я и сама пару раз шмыгнула носом:

– Расскажете, что случилось?

В тот роковой для себя день Акерке ехала домой на личном авто. В салоне сидела ещё одна знакомая и её тринадцатилетняя родственница. Прибыв на место, гостьи остались ночевать.

– А что, я должна была их выгнать? – вопрошает Акерке. – …Под утро я обнаружила, что подростка на месте нет. Но замудряться по этому поводу не стала. Мало ли что взбредёт малолетней алкоголичке-проститутке ночью? А через три дня меня вызвали в полицию на допрос – выяснилось, что мамаша этой девчонки подала заявление о пропаже дочери. Вместе с полицейскими мы искали её по самым злачным местам Уральска. Через несколько дней она вернулась домой. Где её шатало, я не знаю, вероятно, по дачам или саунам. Слышала, что после всей этой истории деваху эту в психушке закрывали – нельзя было ей верить с самого начала, она же ненормальная. Да вот только следователь поверил не мне.

…Зачем она так со мной? Напела, что я её похитила и принудила к занятию проституцией. Как я могла такое сотворить? Я мать, честный предприниматель… у меня муж школьный учитель! В течение девяти месяцев моё дело закрывали и открывали четыре раза. А потом всё-таки вынесли приговор. Со мной рядом сидят убийцы: максимум 6 лет сидеть им. А мне – десять. Где справедливость?

Справившись с эмоциями и утерев слезы ладонями, миловидная женщина, вдруг люто сверкнув глазами, сквозь оскал процедила:

– Дали бы мне полчаса с этой сукой. Я бы её в клочки кровавые... Хотя бы сидела не зря…

А в следующий миг затряслась в нутряном кашле. Когда, наконец, отпустило, она смогла разогнуться:

– Бронхи.

Плечи поникли, вся она как-то обмякла, скорбно скривила рот и сняла очки. Без них она выглядела усталой, ранимой, постаревшей.

СУЧЬЯ ТЮРЬМА

Именно так называют заключённые место своего временного пребывания – колонию общего режима УГ-157/11. Не потому что хуже здесь, чем в других, а потому что женская. На условия никто не жалуется, частенько сравнивают её с другими женскими колониями – атырауская среди учреждений УИС (уголовно-исполнительная система) считается в зэковских кругах удачным местом отбывания срока. Тут и дискотеки раз в неделю, конкурсы красоты и рукоделия, оплачиваемая работа, адекватное отношение сотрудниц. Но считать УГ своим домом может только законченная шизофреничка, коих тут не наблюдается.

Время для осуждённых тянется невыносимо долго. Новости стачиваются до кругляшей. Все знают, что завтра будет так же. Просто еще один день до свободы. До звонка.

За четыре года (Акерке всё время подчёркивает – «полных») она очень изменилась.

– Я стала лучше разбираться в людях. Здесь не имеет значения, кем ты была раньше, какое у тебя образование и за что срок мотаешь. Хочешь, рассказывай, хочешь – нет. Главное, не беси окружающих своим нытьём… Сближаться я ни с кем не хочу. Ведь как бывает? Сегодня она тебе улыбается, душу открывает, а ты ей – свою. Мы же женщины такие. Поделишься… нет, не проблемами – они здесь никому не нужны – радостью своей, приобретением каким-то, не могу тебе сказать, ты уж прости. А на следующий день – шмон. Зачем сдала? Какая тебе от этого выгода? Так, видимо, из-за своей гнилой бабской натуры сдала… Я здесь держусь, в «мышиных движениях» не участвую, никого не сдаю… Мышиные движения? А, это, дорогуша, когда ведут себя бабы не по-честному, крысятничают,  к примеру. Особенно этим грешат шымкентские почему-то. А у западных женщин менталитет другой, что ли… Сердечнее мы, честнее. Но коль обидят нас – держись. За беспредел, за воровство, если за руку поймают, можно и по хлебалу получить. Поэтому нам здесь не разрешают ногти длинные отращивать. Каблуки тоже под запретом. Хорошо косметика не запрещена, волосы крась хоть каждый день – и на том спасибо. А месть женская, она, знаешь, какая жестокая: и обчалганить могут, мама не горюй. Волосы остричь насильно. Но это редко. Мы женщины всё-таки.

МЕЧТАТЬ НИКТО НЕ ЗАПРЕТИТ

Как на воле, так и за колючкой любая женщина впадает в глухую тоску – без тепла, любви, поддержки… На этом моменте мне, под едва уловимое одобрение моей визави, тактично приходится отложить блокнот и ручку, надеясь только на свою память.

– На второй год моей отсидки я получила уведомление, что муж принял решение со мной развестись. И в горе, и в радости называется, – горько усмехается Акерке. –Он меня предал. Но когда выйду, обязательно встану перед ним на колени и скажу спасибо за то, что не оставил нашу дочь.

Сумбурно и эмоционально, женщина, наконец, имеет возможность выговориться:

– Он боится, что я приползу к нему раздавленная, потухшая, старая бишара… Ха! Как бы не так! – она в сердцах стукает кулаком по коленке.– Вот зуб вставлю, куплю шикарное красное платье и прикачу за дочерью на машине. У меня как минимум пять претендентов есть на руку и сердце. С мужиком-красавцем приеду. Ещё друзья на воле верные остались… (понижает голос) ... за эти четыре года он ни разу не привёз дочь ко мне на свидание. Не хочет травмировать её психику. Муж из него хреновый, но отец – замечательный. Но всё же ведомый он, не мужик. Завидую я, чего греха таить, тем женщинам, чьи дети, мужья приходят на свидания, обнимаются, целуются… Смотреть тошно.

–Вы единственная, кто согласился со мной поговорить. Почему?

–От скуки. Я сейчас на больничном из-за бронхов, большинство на работе, подумала – почему бы и нет? Мне бояться нечего. Я ни в чём не виновата. Ты Юлию Шилову читала?

–Я дамские романы как-то не очень…

–Да здесь все её читают!Ты ничего не понимаешь. Хотя что с тебя взять… Молодая ещё. На, возьми.– Акерке всучила мне конфету так, как будто давно желала от неё избавиться: – Всё. Надоела. Пока.

ДИСПУТ В КОРИДОРЕ

В коридоре приходится протискиваться через группу осуждённых. Прижимаясь к стенке, они пропускают женщин в форме и меня заодно. «Ну чё, побеседовала с журналисточкой? – кричат Акерке вдогонку. «А тебе-то что?» – «Да мне ваще по х..!»

То ли настроение у Акерке испортилось после моего непризнания о Юлии Шиловой, то ли последняя реплика её взбесила: она медленно, но верно достигала самых верхних этажей отборнейшего мата. Её товарки тоже не ударили в грязь лицом – уши мои завяли. «Эй,– грозный окрик конвойной заставил рычащую массу мгновенно замолкнуть. – …Здесь ещё и не такое услышать можно. Пойдёмте».

Конфета её и по сей день в моём кармане. В красивой обёртке, с растаявшей лепёшкой внутри... Красиво бывает только в женских романах. А жизнь часто пишет свою книгу, страшную, мрачную, к которой так хочется привязать розовый бантик.

А ну её к чёрту, эту конфету.

Анастасия ПАСТУХОВА