Война бортмеханика Ингильдиева

…В тот ноябрьский день 1935 года над Гурьевом появились три невиданных птицы. Широкий размах крыльев, чешуя на спине, двухметровый клюв, похожий на зубастую пасть аллигатора – какие-то летающие гигантские крокодилы! На зеленых боках и на крыльях так и написано “Крокодил”. Сделав три круга над городом, самолеты приземлились на аэродроме.

–Гурьевский аэродром тогда находился в СМП-136, –вспоминает ветеран Великой Отечественной войны Шафхат ИНГИЛЬДИЕВ. Это сейчас ему 94 года, но в 1935 году он был молод и полон сил. В тот день восемнадцатилетний Шафхат и его отец собирались в баню.

– Мы до неё так и не дошли, – вспоминает мой собеседник. – Куда там! Все бросили свои дела и поспешили на встречу к этой чудной эскадрилье. Как выяснилось, они везли нефтяников в Баку. Чуть позже летчики стали заводить свои самолёты, я и ещё несколько человек вызвались в помощники. Для того чтобы завести эти одномоторные машины, нужна была огромная сила, так как заводились они вручную, при помощи раскрутки винта. Один из пилотов мне сказал: “Эй, парень, хочешь прокатиться?” Ещё бы я не хотел! На меня надели очки и шапку, как у настоящего летчика, я был счастлив.

Верха у этого самолета не было, только прозрачная пластмассовая перегородка, защищающая пилота от ветра. Дыхание спёрло от встречного потока воздуха. Сердце выпрыгивало из груди. Шафхат умирал и воскресал от переполнявшего всё его существо безумного восторга. Это ощущение эйфории и восхитительное чувство свободы и сейчас не притупились в его памяти. Он помнит этот полет до мельчайших подробностей: как смотрел вниз на изгибы Урала, на квадратики полей, на маленькие домики. И улыбка не сходила с его лица. В один момент он себя поймал на том, что смеётся.

– И это было чудесно, – произносит Шафхат Алиевич, и ещё минуты две на его губах нежится легкая улыбка воспоминания. – Чудесно…

В тот день определилась его жизнь и судьба. Кем быть? Только лётчиком! В 1939-м, после трех неудачных попыток, он поступил в Читинскую военную школу младших авиастроителей. А 22 июня 41-го года началась война. Курсант Ингильдиев в составе своего полка двинулся на место дислокации в город Краснодон. Тогда он ещё не знал, что вернётся в свою казарму ровно через четыре года. Только он и ещё пять человек с его курса.

НА БЕЗЫМЯННОЙ ВЫСОТЕ

–7 июля 1941 года. В этот день я в первый раз бомбил немцев. Над нашим тяжелым тихоходным бомбовозом ТБ-3, его скорость не более 120 км/час, противник поначалу смеялся. Но прошло время, и на перехват ТБ-3 немцы стали бросать хорошо подготовленных истребителей-ночников. Самолет шёл над целью так медленно, что, казалось, зависал в воздухе – «становился на якорь» и бросал бомбы в цель, несмотря на обстрел. Всего в бомбардировщике было 8 человек экипажа. Два летчика, два бортмеханика, в числе которых я, два стрелка, радист и штурман.

Перед первым боевым вылетом я очень сильно нервничал, было дело. Но когда взлетели, забыл о волнении, было не до того. Надо было делать свою работу. От Краснодона до линии фронта 250 километров. Как только мы подлетели, можно было увидеть, как с двух сторон пересекались вспышки автоматных очередей, образуя неровную черту. Это и была линия фронта. Я смотрел в окошко нашего ревуна, так мы называли ТБ-3, и прямо передо мной на расстоянии пары метров разрывались зенитные снаряды. При уничтожении вражеских колонн бомбометание по цели проводилось с высоты 700-1000 метров; конечно, и на этих высотах наш бомбардировщик был досягаем для немецких зениток, а что поделаешь? Небо, как яркий алый шёлк. Я инстинктивно отшатывался от окошка при каждом разрыве. Кричал, не слыша собственных слов. Да, было страшно. Очень. После того как цель была наведена, мы сбросили бомбы и невредимые вернулись на свой аэродром.

Страшно было и в последующие вылеты, но опять же работа спасала. Я как бортовой механик должен был каждые полчаса проверять, всё ли в порядке с двигателем и моторами. Систем внутренней связи большинство ТБ-3 не имели, да и разговаривать было невозможно, никто бы ничего не услышал, поэтому, если все было в порядке, я поднимал большой палец кверху. Если нет, то наоборот. Бывало, что чинить приходилось прямо на лету. Если что не так, то в воздухе могло произойти огромное «бабах», ведь на борту 24 бомбы.

Работая бортмехаником на ТБ-3, я совершил 46 боевых вылетов и более 200 оперативных вылетов. Общий налет –1470 часов. Для всех это просто цифры, наверное. А для меня это отрезок жизни, в который довелось испытать и пережить многое.

Один раз случилось так, что нас чуть не подорвали свои же бомбы. Уже подлетели к цели, штурман дает команду, открывается люк, и верхний ярус бомб начинает падать на нижние, а нижний-то держатель бомб заклинило! Чудом вручную нам удалось избавиться от бомб. Все тогда говорили, что мы в рубашках родились.

МОСКВУ СПАСЛИ СИБИРЯКИ И ЗОРГЕ

– В октябре 1941 года мы дислоцировались в Мичуринске. По моим ощущениям, это было самое тяжелое время за всю войну. Немцы были уже в сорока километрах от Москвы. Бомбили днём и ночью. Наш экипаж регулярно наведывался туда на машине, и я собственными глазами видел, что там происходило в то время. Это было ужасно.

15 октября началась эвакуация Москвы. Из города должны были эвакуироваться правительство и гражданское население, не занятое на предприятиях оборонного значения. Жители, те, которые остались, постоянно спрашивали у нас о положении Красной Армии на фронтах. В Москве поползли слухи, что власти бежали, а город остался беззащитным, фашисты вот-вот войдут в столицу. Потом началась паника. Тысячи людей ринулись грабить магазины и склады. Паника породила неразбериху, мародерство, бандитизм. Сталин дал задание расстреливать таких людей. А мы, бортмеханики, обслуживая самолеты в Мичуринске, каждый час включали радио, чтобы услышать, жива ли Москва или уже нет. Мы затаивали дыхание перед каждым включением и испытывали невероятное облегчение, услышав «Говорит Москва…». Она жива.

Но Зорге молодец. Хороший шпион. Осенью 1941 года он сообщил Сталину о том, что Япония не вступит в войну против Советского Союза. И тогда Сталин снял с дальневосточных границ десятки дивизий, бросил их под Москву и тем самым изменил стратегическую ситуацию в нашу пользу. Какие они были красивые, эти ребята, в  своих белых полушубках.

Сибиряки говорили перед боем: “Эй, ребята, не дадим немцу рассматривать Москву в бинокль!” Ведь все до их прихода были вымотаны. Бойцы поникли. И тут эти пришли. Свежие, целенаправленные. Наши, увидев их, встрепенулись, ожили. «Белых полушубков» ставили впереди, и все шли за ними уже совсем с другим настроением. Тогда нам удалось отбросить противника на 150 километров назад. Спасли Москву именно они, и ещё Рихард Зорге. Я уверен.

МОЯ ПОБЕДА

– …Мы дислоцировались в Ландсберге. Цель была – бомбить Берлин. Тогда нас снабжали уже специальными бомбами, они разрывались сильнее, чем те, которыми мы обычно пользовались, продолжает Шафхат Алиевич. – Да и самолет, который я обслуживал, тоже был другим, он назывался Ли-2, мы на него пересели, когда нашего ревуна немцы разбили.

А Победа застала Шафхата Алиевича уже в польском городе Беднары. Ночь. Тишина. Усталый борттехник Ингильдиев в ту ночь вместе с ещё одним своим товарищем стояли в дозоре, охраняя место временного аэродрома. Один дежурил у пулемета, а второй, это был Шафхат, залег в траву с автоматом. Внезапно небо озарилось одинокой автоматной очередью. Стреляли со стороны их лагеря. Дозорные подпрыгнули на своих местах от неожиданности. Следом за автоматом затрещали пулеметы, причем все одновременно. Ночь превратилась в день. Земля задрожала от  гула и шума заводящихся самолетов. «Да что случилось! – недоумевали дозорные.

“Победа! Победа! Победа!” – услышал Шафхат сквозь этот гам. Он побежал, не веря своим ушам, к стоянке. На щеках бойцов блестели слезы радости. Кто-то, задрав голову к небу, просто кричал. Другие обнимались, запрыгивая друг на друга, и падали, и снова поднимались. Стреляли в небо, смеялись, бессильно падали на землю и рыдали.

– Что было потом?

– Мы пошли пить пиво. Да, это проклятое немецкое вкусное пиво. Некоторые принципиально пили водку. В общем, мы все были такие пьяные и такие счастливые, что вы даже себе представить не можете. Душа пела, хотелось всех обнять. Хотелось разбежаться и долго-долго бежать. Хотелось… домой, в Гурьев, к отцу, к матери. Хотел увидеть брата. Но…

…Вернется Шафхат домой еще не скоро. Сначала – Чита. 

– 22 июня 45-го, ровно через четыре года, я зашёл в свою казарму, откуда ушёл на войну. Там было пусто. Прошелся по коридору. И долго не мог выйти из этого домика. Слезы покатились по щекам. Из курсантов, ушедших защищать Родину, нас осталось шестеро. Другие погибли. Я помню их лица, они были хорошими товарищами, хорошими людьми.

…Мы простояли в Чите ещё неделю. А потом наши войска перебросили в Забайкалье. Советский Союз готовился к разгрому восточного союзника фашистской Германии – Японии. Я так и не успел повидать своих близких… Я не был дома целых семь лет…

В какой-то момент Шафхат Ингильдиев неожиданно замолчал. Потеряв нить своих воспоминаний, он сказал:

– Мне жаль, что я не смогу встретить столетие со дня Победы… Я бы очень хотел. Но я уже старик, а ты молода. Ты запомнишь мою просьбу? 9 мая 2045 года вспомни меня. Ничего не надо, просто вспомни, того, которого звали Шафхат Ингильдиев.

Анастасия ПАСТУХОВА

Фото автора